всё, что происходит с майклом сейчас, так далеко от его привычной реальности, что иногда по-прежнему тянет со всей силы ущипнуть себя за бедро. впрочем, о реальности происходящего напоминает всё: от номера курьерской службы, уже почти сохранённого на быстрый набор в мобильном; до космической россыпи синяков на шее, скрытых высоким воротом бадлона. он меньше курит, чаще улыбается, и, по крайней мере, каждое третье утро встречает не один.

лёва демьянов – высокий, мягкий и во многом совершенно несуразный. до одури смешной (по мнению василия за барной стойкой), невероятно обаятельный. первый за очень долгое время, ради кого майкл вновь решился попробовать.

он присылает лёве букеты; заказывает еду для него и его ленивого соседа, чтоб после смены в кондитерской ему не приходилось стоять у плиты; ходит на свидания и делает дорогие подарки – не потому, что нужно, а потому, что хочется. хочется смущать его, хочется раз за разом видеть его дурацкое шокированное лицо и слушать наигранно высокий голос. и, разумеется, стоит ему только выкроить вечер и появиться в клубе, миша не может отпустить его ни на шаг от себя.

вместо этого – просит налить им чего-нибудь покрепче и утягивает в свой привычный тёмный угол, где периодически свободен крайне удобный кожаный диван. от пьяного взгляда, улыбки и неуклюжих, но очень прямолинейных прикосновений григоряну просто срывает крышу. быть зажатым у стены и жадно целоваться под серёжу лазарева – невероятное ощущение, где-то на грани «мне снова 15, и в подъезде уже остывает яжка» и «45 – баба ягодка опять», и это при том, что ни одно из них в общем-то ему не знакомо. всё, что майклу теперь известно наверняка: эта ночь вновь закончится в его постели, если лёва продолжит так к нему прижиматься.

— не хочешь взять ещё выпить? или потанцевать? — миша не танцует – миша с любопытством и, время от времени, насмешкой, наблюдает за кучкующимися людьми. а вот лев – танцует, как бы сам того ни отрицал. всё зависит от высоты настроения, трека из динамика, и взятого в определённый момент градуса. ещё лев поёт, чуть чаще даже, чем танцует – и поёт так хорошо, что мог бы выступать двойником аллегровой на свадьбах и корпоративах – об этом майкл, разумеется, тоже помнит, — или что-нибудь спеть?

скажи ему хоть месяц, хоть полтора, хоть два назад, что он будет смотреть на лёву так, как смотрит сейчас – он не поверил бы. как не поверил бы и в то, что будет готов наблюдать за его караоке-выступлениями с тем же удовольствием, с каким смотрел концерт imagine dragons прошлым летом. и даже «понимающие» ухмылки иры с другого конца зала совсем не раздражают, и даже периодически маячащая сестра не напрягает так, как напрягала раньше. возможно, это люди и называют влюбленностью, но об этом майкл не думает – ему достаточно просто хорошо проводить время и не портить это лишними штампами.

он бросает рассеянный взгляд на танцпол из-за плеча лёвы. свет сегодня какой-то сине-фиолетовый, и все, уже далеко не трезвые, гости купаются в нём словно в океане софитов. внимание постепенно растворяется в блеске пайеток дамских платьев, счастливых лицах и расстегнутых рубашек, пока расслабленный зрачок не встречает до боли знакомый узор до на боли знакомой фигуре. ему кажется, что среди всех паттернов мира, собравшихся в клубе, ему встречается платье любимой тётушки. одной из тех, разумеется, с которыми мама не прекращая ведёт телефонные беседы на трёх языках одновременно.

— отойди, — мямлит, но затем повторяет настойчивее, — отойди!

всё внутри леденеет в считанные секунды: холодок проходится вдоль позвоночника и растекается по всем конечностям, до самых кончиков пальцев. сердце, которое только что билось чаще от мысли о том, в какой позе он может оказаться под конец этого вечера, замирает и вовсе. майкл скидывает руки льва со своего тела – как кажется ему самому, довольно аккуратно, но в самом деле небрежно и очень трусливо. смотрит пристально на пятно знакомого цвета, что не спешит и на сантиметр приближаться. ком в горле становится размеров таких, что затрудняется всякое дыхание.

григорян всё же отходит от лёвы совсем. несмотря на количество людей помноженное на весь выпитый ранее алкоголь, становится вдруг ещё холоднее. перед глазами уже стоит ужасающая картина: вот тётушка обращает внимание на него, обнимающим и целующим другого юношу; а вот его отец, в лучшем случае ограничивающийся смачной оплеухой на пол-лица и клеймом позора всей их славной фамилии. и только лишь одному господу богу известно, что она уже успела увидеть.

— блять, — матерится себе под нос и пытается сообразить, что же ему делать. скорее прятаться – первый инстинкт. взглянуть в глаза своему страху и двинуться навстречу родственнице первым, чтоб окончательно снять с себя все подозрения? идея для смелых, и идея откровенно хуёвая. наверное, майкл – полный трус из-за того что поддаётся первичным инстинктам скрыться.

он кидает на лёву взгляд, то ли виноватый, то ли просто глубоко отчаянный, и несётся в сторону самого безопасного теперь места на свете: неприглядной двери с надписью staff.

то ли из-за двери не слышно ничего, то ли в самом деле сердце у майкла по рёбрам ебошит так сильно, что его стук заглушает все остальные звуки. попроси его сейчас подсказать, что за песня играет в баре – не разберёт, как бы не старался, хоть и знает местный репертуар до последней строчки. ледяные пальцы рассекают воздух в попытке зацепиться то за неровную штукатурку на стенах, то за треснувшие перила; голова кружится, и даже мысли, что по первости кажутся адекватными, разбегаются в разные стороны.

он злится. бесконтрольно и необъяснимо злится, пытаясь найти виноватого в произошедшем. он винит и эту тётку в бесвкусном платье; и родителей с их незакрывающимися ни на секунду ртами; и сестру, которую толком ни за что не обвинить, но которая наверняка в этом всём замешана – это же мадлен, у них не может и быть иначе! разумеется, горячее всего злость на самого себя. про себя григорян называет это «злостью на обстоятельства», но стоит только заглянуть чуть глубже, как правда всплывает наружу. он злится на себя самого сильнее, чем на кого-либо другого. он злится на себя за то, что испытывает страх. он злится на себя за то, что выбрал путь труса и позорно сбежал. он злится на себя за то, что позволяет обстоятельствам брать верх над собственным разумом – вот только думает, что злится в самом деле не на себя, а на эти самые обстоятельства.

лёва ловит его за запястье, и майкл с силой тянет руку на себя. вырывается скорее инстинктивно, от страха быть пойманным буквально «за руку» за упоением собственной злостью, и от страха на юношу перед собой смотрит с плохо скрываемым раздражением. будь миша способен увидеть замыленным взглядом хоть что-то дальше своего носа, заметил бы в синих глазах напротив и блики волнения, но вместо этого обращает внимание только на яркий упрёк. и от этого упрёка спирает дыхание, и простой, казалось бы, вопрос, григорян воспринимает в штыки. его чувство гордости бьётся в смертельных конвульсиях, пока он сам безуспешно пытается сохранить если не всё своё лицо, то хотя бы его остатки.

— что это было? — переспрашивает, пропуская едва заметно дрожащие пальцы сквозь пряди взмокших волос. опьянения давно уже не ощущается, но даже голос будто бы подрагивает от этого липкого ядовитого чувства страха, что стремительно заполняет всё тело изнутри, — ёбаный пиздец был, лёва.

— просто! — в какой-то момент страх достигает критической отметки, и в майкле будто срывает предохранитель, — ёбаный! — он прикладывается сжатым кулаком к стене трижды, — пиздец! — отбивая костяшками несчастных пальцев каждое произнесённое слово.

ни ни в чём не повинная стена, ни рука, которую теперь неприятно саднит, ни, тем более, лёва демьянов, которому повезло стать единственным свидетелем этой истерики, такого не заслужили. вот только майкла это едва ли волнует: ему важно, что становится легче. ему важно иметь возможность вдохнуть полной грудью и пустить кислород к мозгу, чтобы хотя бы попробовать объяснить произошедшее по-человечески, словами через рот.

как объяснить это всё коротко и ёмко григоряну совершенно не ясно, поэтому его молчание вновь порождает неудобную длинную паузу. ему хочется, чтобы объясняться не было нужно, чтобы лёва просто кивнул, вышел с ним через задний ход и поехал кататься в другое место, или просто уехал бы с ним домой. однако, так не получится. и, как бы ни было всё это в тягость, приходится хотя бы попытаться говорить:

— там, в зале, отирается моя тётя. и, возможно, кто-то ещё из семьи с ней вместе – я ничерта не смог разглядеть, — ничерта, кроме знакомого силуэта и узора на платье. майкл понимает и сам, насколько абсурдно всё это звучит, насколько сильно он смахивает на параноика, но поделать с этим уже ничего не может. жизнь у него одна, а, кроме того, ещё и очень неплохая: расставаться с финансовой подушкой безопасности и идти наперекор семье по воле одного единственного случая было бы крайне неприятно. и, несмотря на то, что страх постепенно отступает в сторону, расчищая всё больше пространства в сознании для трезвых рассуждений, его позиция остаётся прежней.

— я не знаю, увидела ли она меня... нас, — делает акцент, вновь поднимая мрачный взгляд тёмных глаз на льва. тот отчего-то выглядит таким обиженным и оскорблённым, будто бы сам всю эту встречу и спланировал, а майкл просто срывает ему все планы. он, разумеется, всерьёз так не считает, но что-то в полном отсутствии хоть какой-то поддержки неприятно колет изнутри. он устало вздыхает и усаживается дорогущими джинсами прямо на пыльную лестницу, да подпирает голову руками. правая мгновенно напоминает о своём состоянии резкой болью, но ему абсолютно плевать. он просто продолжает рассуждать вслух, уже и не пытаясь понять, какая реакция может последовать на его слова. ему просто нужно выговориться, — если она нас увидела, то моя мама будет об этом знать не позже завтрашнего утра, а отец – не позже завтрашнего вечера. и всё, можно попрощаться со всем вот этим, — горько усмехается, — если не с жизнью в принципе.