йехона и лида
самый страшный монстр в чаще
Сообщений 1 страница 5 из 5
Поделиться12020-09-19 01:36:14
Поделиться22020-09-20 00:57:25
впервые в своей жизни йехона стоит у чьей-то двери и боится нажать на звонок. тяжелой головой опирается о холодную бетонную стену, жмурясь от боли. обычно она — яркая девчушка в изящных платьицах да с красивой заколкой в волосах. здесь и сейчас же она всего лишь побитая псина, которой не к кому бежать. за привычным смехом и улыбкой сидит зияющая пустота и пробирающее до костей одиночество.
йехона плывет по течению, не имея ни малейшего понятия, как к берегу-то уже наконец прибиться. яркими вспышками она появляется в разных жизнях, горит там мгновение, а потом исчезает.
находит себя в разных кварталах, домах и квартирах. улыбается услепительно, вытаскивая деньги из кошельков, и нежно целует в щеку перед тем, как захлопнуть за собою дверь. в школе качает ногой и строча что-то в конспекте. йехона не знает, как правильно жить, она живет, как может.
но система всегда дает сбой, ведь должны случаться исключения, чтобы подбадривать существующие правила. первое исключение — лидия. в ее доме йехона приходит кошкою: когда захочется и без предупреждения. лида смеется ее появлениям и смотрит глазами влюбленной. для йехона же — это все игра, не более. и когда ей началось казаться, что она заигрывается, то провернула свой привычный финт, и сбежала. не читала сообщений, не появлялась в клубах, где обычно была лида. улыбнулась лишь напоследок и закрыла очередной жизненный этап. почти закрыла.
второе исключение — ебанный джонатан. он не умеет рассчитывать силу, а еще обладает слишком зорким зрением. первый синяк йехона заработала еще в клубе, когда они танцевали. там она лишь посмеялась в поцелуй, что произошел во время слишком крепких объятий. второй синяк — их целую дорожку — йехона заработала во время секса, когда попросила горло придушить. джонатан пальцы сжимал с улыбкой и явным наслаждением, но ей все еще не было страшно. третий синяк (и разбитую скулу) йехона заработала при попытке стащить пару сотен. мгновение, другое, и кулак проходит по касательной, но этого хватает с лихвой для фарфоровой кожи.
в перерывах между тремя контрольными точками джонатан оставил своими мерзкими пальцами отметки на бедрах, ляжках и запястьях. завтра йехона пойдет за большим тюбиком тональника и будет молиться господу богу, чтобы джонатан в ее жизни больше не появился никогда-никогда. чтобы он стал той самой вспышкой, коей обычно являлась она сама.
йехона идет по улице и ревет навзрыд, кутается в тоненькое платье и понимает, что ей совсем некуда идти. дома ее не ждут, к знакомым в таком виде заявляться странно, к винни идти страшно. в итоге она сидит на каком-то поребрике, размазывая по щекам слезы. на улице тишина, и она давит лишь сильнее. йехона листает список контактов, и слезами давиться лишь сильнее. ей никто не будет рад, ее никто не приголубит и не пожалеет. всех в этой ебанной жизни она подводила, заботясь лишь о собственном комфорте.
когда глаз цепляется за контакт лидии, сердце пропускает удар. сколько они не виделись? полтора месяца? пиздец. йехона знает, что это ее первый и последний (единственный) вариант. плетется по улице еле-еле, то успокаиваясь, то заливаясь слезами по новой. наверняка там лопнуло несколько капилляров, а от туши не осталось и следа. наверняка она похожа на дешевую шлюху(но является ли она кем-то другим?).
впервые в своей жизни йехона стоит у чьей-то двери и боится нажать на звонок.
бетонная стена охлаждает кожу и в то же время заставляет неприятно шипеть от боли. йехона не достает из сумочки зеркало; ей страшно от одной мысли, что на нее может из него выглянуть. но на звонок она нажимает все равно.
а затем закусывает губу до очередного прилива боли и осознания, что она не просто заявляется на порог, но еще и наверняка будит. на улице глубокая ночь, а в домах тонкие стены. глубокий вдох, не менее глубокий выдох, последующий кашель. а затем йехона собирается и выпрямляется, расправляет плечи и старается вернуть привычное спокойствие взгляда.
вот только ей слишком холодно, зябко и больно. йехона — бездомная собака, пришедшая за единственной рукой, которая не должна побрезговать ее погладить.
йехона звонит в квартиру третий раз и обещает себе, что, досчитав до десяти, сдастся и развернется к выходу. но дверь распахивается на пяти. лида действительно заспанная и явно с огромным трудом продрала глаза. может, йехоне повезет, и та не обратит особого внимания на ее внешний вид.
— привет, — хрипит, но не опускает взгляд виновато. вместо этого — привычное глаза в глаза, — можно я войду?
так просто, будто ничего не было. так просто, будто все в порядке. но ведь она и не давала никаких обещаний; не говорила, что будет рядом и что будет верна. так, может, все честно? и все же йехона понимает, что у лиды есть все права не пустить ее дальше порога, что она запросто может отправить ее восвояси и, в общем-то, будет права.
но в таком случае йехоне станет совсем грустно. ведь тогда она лишится последнего возможного пристанища, где можно не ждать осуждения. поэтому йехона глотает слюну, чуть расслабляет сжатые в тонкую нить губы и добавляет
— пожалуйста.
Отредактировано Jehona Coleman (2020-09-20 01:03:05)
Поделиться32020-09-20 02:21:29
лида крепко затягивается последней сигаретой из пачки и выбрасывает окурок в окно, не заботясь о том, что решат соседи. её виски распирает от боли, а нос уже как будто заложило прохладным осенним ветром.
она редко тянется к обычному табаку, но сентябрь выходит настолько унылым и нескладным, что грех не закурить. серый дым сигарет очерчивает прекрасные узоры на фоне желтеющей потихоньку листвы, а затем растворяется в небе тонкою пеленой, как растворяется потихоньку и её, лидино, стремление дышать полной грудью. у неё что-то болит: на душе вот который день уже неспокойно, под ложечкой ноет навязчивая тревога, брови сами сводятся к выдающейся еврейской переносице, дорогие платья из рук валятся чаще, чем того хотелось бы на съёмочной площадке. что болит лида знает, но не знает, где от сердечной боли раздобыть действенное лекарство. и, так как кардиологи нынче ей непосильно дороги, ответа ищет в медицине народного толка. вино, литература и долгие разговоры по душам. она готова сейчас слушать что угодно, только бы приглушить эхо собственного подсознания.
ложиться сегодня пораньше было затеей бесполезной, но всё вокруг остоебенило настолько сильно, что другого занятия просто-напросто не нашлось. когда интересной перестаёт казаться компания и гладкой бутылки каберне, и нетленных русских классиков, лидия обращается к двум константам: лёве и траве. лёва на свидании, если уже не пыхтит враскоряку над телом своей новой пассии; крутить свежий блант до смешного лень. остаётся только забраться в постель по шёлковой простыни, завернуться коконом в тяжёлое одеяло, да рассматривать мелькающие тени на стене напротив. оставаться наедине с самой собой, пожалуй, самое страшное, что лидии сейчас приходится переживать. наедине с собой невозможно скрыться от собственных мыслей.
а в мыслях у неё кошки скребутся, да собаки бездомные воют на полумесяц. мысли, наперекор всему здравому, да попыткам их задавить, кричат о неминуемом одиночестве. мысли ехидно напоминают: простыни в этой постели будут вечно холодными, а кофе варить всё время придётся лишь на себя одну. мысли подкидывают портрет йехоны – но дело ведь не только в ней одной – и добавляют его к открытой галерее тех людей, что больше никогда нигде помимо этих самых мыслей на пути лидином не встретятся.
вроде бы, ей удаётся уснуть, стоит лишь потерять счёт текущего времени. только сон всё равно неспокойный, и виски по пробуждении продолжают настойчиво ныть. один протяжный дверной звонок. и ещё один. лидии приходится встать – полуночные гости настойчивы, и хотя из-за двери не доносится привычной гнусавости, это вполне может оказаться и перепивший демьянов. в глазок девушка конечно же не смотрит: больно уж занята размазыванием остатков сна по опухшему лицу. глаза болят, будто бы перед сном пришлось поплакать, но щёки всё равно уже сухие.
увидев на пороге йехону лидия долго молчит.
лучше бы ей оказаться нелепым видением; глупым сном; порождением воспалённого очередным негласным отказом сознания; запретным плодом фантазии разбитого сердца. но нет, она вполне себе настоящая. побитая, наверное, даже заслуженно. знатно, видимо, поревевшая. просит впустить так жалостливо, а лида не может найти в себе самой сил ответить. она всегда была стойкой и умела принимать отказы: поболит – заживёт, поболит и пройдёт. она начала йехону переживать, но не была готова к её возвращению. впрочем, если йехона в чём-то и была всегда хороша, так это в умении поражать. и не всегда хорошо.
— сейчас ночь, — беспомощно выдыхает, будто бы это – единственный аргумент в пользу её ошарашенности.
доброта всегда казалась лидии скорее проявлением недюжинной силы, но сейчас она чувствует себя крайне слабой. на растрёпанные волосы, на подсохшую ссадину на белоснежной коже, на лопнувшие в глазах сосуды – на саму йехону, целиком и полностью – больно смотреть. и переминается она в своём тонком платьице с ноги на ногу так скромно, что сердце сжимается само собой. если быть чуть глупее, можно поверить в то, что она о чём-то сожалеет, но лида не может позволить себе больше такого легкомыслия. ни одна искуренная до фильтра сигарета не должна пропасть зря. и, если прогнать девчонку ни рука не поднимается, ни язык не поворачивается, то держаться от всего остального нужно так стойко, чтобы с утра разойтись безболезненно.
хотя, безболезненно с йехоной как будто бы и не бывает.
— выглядишь плохо, — собирает волю в кучу, сжимает свою ранимую душонку в кулак. она пыталась заботиться и закрывала глаза на многое, но всё это было не нужно. не будет нужно и сейчас. и тон настолько холодный и вялый, насколько может быть холодным человек, только скатившийся со своей постели. и лицо настолько безразличное, насколько безразлично в принципе способна смотреть лидия корнуэлл. она прекрасно разбирается в костюмах, но актриса из неё откровенно никакая, — проходи.
и сама разворачивается, двигаясь вглубь квартиры. под ногами крутятся коты, и лида чудом не спотыкается о восемь лап да два хвоста под собственными ногами. включает свет на кухне, набирает воду в небольшой электрический чайник. пустая сигаретная пачка упрекает со столешницы страшной медицинской мутацией. с каждой секундой сознание становится всё яснее, а вместе с ним обороты набирает привычная тревога. присутствие йехоны давит на виски ещё сильнее, чем пустые мысли о ней, и теперь лиде хочется завыть с собаками в унисон. ей обидно. ей хочется объяснений. ей надоело быть понимающей и взрослой, но другой роли в этих отношениях для неё не предназначено.
— зачем ты пришла? – вместо стандартного: чай или кофе? — тебе нужны деньги?
Поделиться42020-09-21 01:15:56
переступая знакомый порог, йехона облегченно (насколько это возможно) выдыхает. когда тяжелая дверь захлопывается за ее спиной, возникает ощущение мнимой безопасности. здесь джонатан ее не достанет; здесь есть только лида и ее приятное спокойствие. она, конечно, всем своим видом пытается показать, что йехоне здесь не рады и что вообще все это акт охуеть какой благотворительности, но девчонка и не перечит.
подмигивает мурлыкающим кошкам не подбитым глазом и стягивает мартинсы, жмурясь от боли в ребрах. зато сердце успокаивается и на душе чуть спокойнее. ее не прогонят, и ей есть где провести несколько часов. тот сумасшедший вряд ли будет ее искать, но в обществе нормального человека находиться много лучше, чем слоняться где-то одной. лидия не задает привычных вопросов, вместо этого — палит прямо в лоб. йехона тяжело вздыхает.
— мне больше некуда идти, — чайник приветственно шумит на фоне, а гарри уже запрыгивает к ней на колени, пока стайлз бегает где-то в коридоре. йехона запускает руку в мягкую шерсть и даже чуть-чуть улыбается. вот этот товарищ всегда был ей рад, и она благодарно чешет его у ушка, — боже упаси. мне просто. . . нужно было где-то пересидеть бурю.
она уже давным давно завралась, и сейчас снова пытается спрятаться где-то за дурацкими метафорами. как можно сказать девушке (потенциально в тебя влюбленной), что тебя только что чуть не удушили во время секса, а потом избили при попытке кражи? йехоне всего восемнадцать, а она уже по уши в говне, которое она никогда не сможет разобрать самостоятельно. йехона смотрит куда-то в пол и не видит перед собой ничего.
наверное, именно о таких моментах говорят, как о rock bottom'ах, но она уже сейчас понимает, что через неделю снова найдет себя в чьих-то новых объятиях. у йехоны все плохо, и она делает плохо всем окружающим. и больше всех однозначно достается именно лидии.
гарри спрыгивает с ситцевого подола, когда чайник закипает и отключается. достает кружку (розовую, ту самую, которую обычно достает для нее лидия) и тянется за растворимым кофе. она на этой кухне знает каждый сантиметр квадратный, в спальне и в ванной тоже. в этой квартире всегда спокойно. было.
сегодняшний визит йехоны — особенный. сегодняшний визит йехоны слишком поздний и слишком нежданный.
лидия ее уже больше не ждала, потому что йехона сама этого добивалась. а теперь они снова стоят рядом, и коулман смотрит снизу вверх в так хорошо знакомые карие глаза.
— спасибо, — тихонько роняет девчонка и делает первый глоток, что жжет губы. «спасибо» — это большое дело; пускай не «прости», но уже хоть какой бы то ни был старт. до этого йехона всегда приходила просто так, и уходила также. теперь у нее этого права нет.
глухое осознание ответственности бьется где-то рядом с сердечком, и ей это совсем не нравится. обычно она — та самая стрекоза, у которой вечное лето и сто кавалеров на одной неделе. квартира же лидии — это осень, в которую приходишь уставший в поисках упущенного тепла. йехоне же холодно всегда. от лидии веет таким же холодом, а это все так неправильно. неужели она успела в ней что-то надломать? вот же дерьмо.
— если ты захочешь, завтра я действительно исчезну навсегда, — каждое слово дается с титаническим трудом. решение исчезать всегда принималось ей единолично, теперь же она передает его в руки кому-то другому. все существо противиться, но будто что-то хуже уже может произойти.
кофе все еще горячий, но йехона делает глоток за глоток, грея руки об обжигающую керамику. лидия смотрит на нее с жалостью, и это, на самом деле, ужасно раздражает. наверняка, она делает это из-за того, как плохо коулман выглядит, но в голову почему-то лезут мысли о жалость к ее мерзкой и пропащей душонке.
а этого терпеть не хочется. какой бы хуевый образ жизни она ни вела, она выстроила его сама.
— но не разглядывай меня так, — шипит йехона сквозь зубы и через пульсирующую боль у скулы. в зеркало смотреть все еще нет ни малейшего желания, но скоро придется. но даже до этого «скоро» может произойти миллиард разных событий. обычно это непостоянство составляет основу жизни коулман, сейчас же из-за него голова раскалывается на несколько частей. ей совсем не хочется рассчитывать последствия, придумывать какие-то оправдания, искать новые возможности.
раньше всегда все было просто. с понедельника по пятницу с утра в школу, вечером к знакомым; в субботу в клуб; в воскресенье сбежать из квартиры очередного ухажера, забрав что-нибудь ценное на память. в идеале найти какую-нибудь заколочку. любимая заколка йехоны сделана под жемчуг (на деле же — дешевый пластик). хорошо, что сегодня на ней была не она. было бы досадно не просто потерять ее, а еще и потерять во время таких событий.
у лиды йехона тоже успела заколку спиздить. у нее она взяла черненькую и маленькую невидимку, которую таскает в сумочке «просто так». сейчас она тоже с ней. говорить об этом лидии сейчас, наверное, не стоит. хотя о чем вообще сейчас стоит говорить? какой же пиздец, и как же все абсолютно бесит. йехона тяжело вздыхает и возвращается с кружкой ну стул у стенки, пока его не успели занять коты. подпирает локоточком щеку и смотрит в окно, за которым непроглядная темень (и много-много опасностей).
Поделиться52020-10-02 03:27:43
лидочке в такой ситуации быть непривычно, жгуче-обидно и откровенно больно: от каждого слова йехоны скулы сводит так, будто по ним хлещут металлическим кастетом. она, без лишней скромности, уже привыкла к тому, что люди её любят. все до единого то посмотрят одобрительно, то улыбнутся без особенного повода, то обласкают словом. она хорошо делает свою работу, поэтому никто не скупится на комплименты в путаных коридорах холодных съёмочных павильонов; она, вроде как, разбирается в людях, а потому и компанию вокруг себя собрала тесную, но настолько тёплую и дружную, что в объятия этих людей можно кутаться прохладными январскими ночами вместо любимых флисовых худи. корнуэлл и сама иначе не может: всегда спокойная и мягкая, нежная и аккуратная с телом и чувствами любого другого – сейчас она ощутимо теряется. и тонет, тонет всё глубже с каждым новым словом.
йехона ведёт себя на небольшой захламлённой кухне словно хозяйка – всё знает и ни в чём себе не отказывает. говорит что-то, но ясности от слов её ни прибавляется. и лидочкины пальцы сами тянутся к опустевшей пачке сигарет. докупить ещё она забыла, а все запасы травки бережно хранятся в верхнем ящике прикроватной тумбы. единственная дымка, что секунда за секундой затягивает помещение: едва заметный флёр загадочности, что тянется за йехоной километровым шлейфом с первой же их встречи. сейчас хочется лишь открыть форточку, да хорошо проветрить – на тайны и недосказанности у лидии сформировалась аллергия.
— пожалуйста, — ведёт плечом, отчего-то не предав благодарности девчонки должного внимания. сознание по-прежнему слегка помутнено со сна; бесполезное тело – кровь, кости, да немного гниющей от возраста плоти – тянет вниз, к жёсткому стулу, — ты можешь остаться столько, сколько потребуется.
и ей уже плевать хотелось на то, с каким упрёком на неё посмотрит лёва, если ему взбредёт в голову заглянуть с утра. и, в общем-то, она готова расправиться и с копами, если вдруг нагрянут блюстители справедливости по йехоночкину душу. лишь бы не расправляться вместе с неутихающей тревогой, да чувством всепоглощающей тоски, ещё и с комплексом вины вдовесок. лидия устраивает себя тем, что остаётся даже при плохом сценарии хорошим человеком, только вот внутри будто бы надеется до сих пор на какую-то за то награду. надежды рушатся одномоментно, и очередная фраза йехоны сродни уже не хлёсткому удару по щеке, а стакану кипятка, выплеснутому на обнажённую грудь.
разве можно собрать достаточно воздуха в лёгких, чтобы приказать человеку, от которого всё внутри с ног на голову переворачивается, взять и исчезнуть навсегда? «навсегда» лидии категорически неприятно в принципе, как категория. однако, другими девчонка перед ней, видимо, и не мыслит. достаточно пары секунд неудобного молчания, чтобы решить оставить эту провокацию без ответа. достаточно ещё одной, чтобы всё-таки передумать:
— мне не нужна ответственность за твои решения. думай об этом сама, моя дорогая.
йехона – это непрекращающееся испытание, марафон, полоса препятствий, на которую лиде не хватает физической подготовки. трудности закаляют характер, и, если это так, у лиды уже должна быть в душе сплошная сияющая сталь. вместо этого там всё мягко, темно и с зияющей по центру дырой: и стоит только коулман вновь ощетиниться, да пустить яд по каждому из своих прелестных шипов, дыра эта становится всё шире. менее жалко её всё равно не становится, но становится чуть жальче саму себя. кроме того, чуть яснее становится необходимость вынужденно взять контроль в свои руки, а, заодно, распрощаться окончательно с подобием здорового ночного сна.
— тогда допивай свой кофе и иди в ванную, приведёшь себя в порядок, — дверь на улицу для йехоны всегда открыта: ей не нужно лишний раз показывать, где выход – эта дорожка для неё известнее всего. лида ещё успеет возненавидеть себя за любое из решений, верно или не верно принятых этой сумбурной ночью. однако, это будет завтра, и завтра же над этим будет можно сокрушаться. пока что она с тихим вздохом поднимается на ноги и неспешно бредёт в спальню.
оттуда для йехоны нужно приволочь свежую футболку, чтоб та не сминала в постели своё нарядное платье; новое полотенце; ещё, из коридора – компактную аптечку, чтоб обработать каждую ссадину и все больные места. в ванной комнате, расставив всё по темным полкам, она почти пускает слезу, глядя на собственное отражение в зеркале. плотно смыкает челюсти, думая о том, что сильнее всего хочется эту глупую девочку просто обнять, зарыться носом в её волосы и целовать каждую рану на хрупком теле. сильнее всего хочется забыться: забыть обо всех сомнениях, ошибках прошлого и причинённой ею боли, чтобы поддаться мимолётному желанию ещё раз.
вдыхает глубоко и выдыхает. приходится напоминать себе самой о том, как дурно казаться навчзчивой. ноющее сердце успокаивает только стайлз, что сначала трётся ей о ноги, а потом растягивается на коврике пушистым пузом вверх. йехоне она поможет, если помощь её действительно будет нужна: расстегнёт неудобную молнию вдоль выступающего позвоночника на красивом платье; ласково коснётся перекисью саднящей щеки. остальное – слабость, и проявлять её лишний раз, кажется, даже опасно.